Благодаря
спорту я знал многих цхинвальских ребят - город был очень спортивный. До
восьмого класса ходил на футбол, потом Валера Чочитэ (Чочка Вале) ввел во дворе
моду на бокс и мы молотили друг друга все свободное время. Еще в шестом классе
я по-сатанински уперся и впервые пересилил мать в важном вопросе - оставил
скрипку.
Решающую
роль сыграла оценка моих данных учительницей – она была высокая и красивая русская
женщина, вдова, я услышал её слова в весьма пикантной ситуации: я, в числе
некоторых, ходил к ней домой играть и услышал из-за неплотно прикрытой двери
другой комнаты свою оценку, сказанную ею нежданно заявившемуся
"бойфренду". Я закончил играть и ждал, но её долго не было, и я
заглянул в дверной просвет:
-
Да-да, это сын Резо. У него короткие для скрипки пальцы, но в нем есть чувство
музыки... – и я перестал пилить инструмент и почти полгода занимал время скрипки
футболом, прежде чем отважился на протест маме.
В
девятом классе я уже почти все свободное время отдавал Цале - это отрезок поймы
реки Леуахи протяженностью около двух километров, редкий лес с кустарником и
футбольным полем, на окраине города выше парка по течению. Здесь тоже были свои
кумиры: Гурам Цхурбатэ (Цховребов), или "Джако" - так его звали в
Грузии - капитан кутаисского "Торпедо", потом - чемпион СССР в
составе тбилисского "Динамо" и член сборной СССР; его брат Алик -
чемпион СССР среди юношей по вольной борьбе; Андрей Цхурбатэ - чемпион СССР и
Европы по вольной борьбе; Гри Коштэ - чемпион СССР по тяжелой атлетике; костяк
дзауаджэкауского "Спартака" в высшей футбольной лиге СССР и почти
весь цхинвальский "Спартак" выросли в Цале; тяжеловес - чемпион СССР
по боксу среди студентов Руслан Коштэ, теперь уже известный антрополог; боксер
и нумизмат Солтан Джаттиатэ с братом-археологом Русланом; очень разные
художники, но оба Роланды - Чочитэ и Хетагкатэ... Здесь выросло немало
авторитетов Цхинвала и Ас-Алании! И даже более того – СССР…
Здесь
можно было услышать разговоры о ком угодно и о чем угодно: импрессионизме и
символизме, абстракционизме и сюрреализме, кулачных бойцах, картежных шулерах,
материализме и идеализме, рекордсменах винопития и пивопития, об Истории и
историях, Фрейде и Ницше, Канте и Гегеле, Кафке и Достоевском, о рекордсменах -
теленкопоедателях и баранопожирателях, бочонковыпивохах и солеглотателях,
едоках и не едящих неделями, Тойнби, Абаеве, Камю, царице Тамар с царем
Сосланом и имаме Шамиле, Гаппо Байати, Боге, Сатане и Будде, самураях и Дао...
Очень разные, по своему очень интересные люди, придавали Цале неповторимый
колорит. И книги…
В
Цала не имело значения - какой ты фамилии и где работает "папаша",
кто твой брат или сват: что есть ты сам - это определяло достоинство каждого! В
Цала решались все разногласия городской молодежи: Цала была своего рода
морально-нравственно-спортивно-джентльменским поприщем, где все разрешалось
по-мужски. То было время Цалы, когда драки в городе, на танцах в парке или в школах
города, почитались бесчестием для участников. Я помню, как известные в городе
скулокрои - какой-нибудь Зебо (Альберт Медойтэ) или Березки-Ахмат (Ахмат
Парастатэ) оправдывались в Цале после чего-нибудь такого... Но помню и
молчаливое одобрение Цалы, когда тот же Зебо пришел на своих двух в больницу с
топором в боку - ему пристроил его в бок столь же дерзкий муж, застав в супружеской
спальне: такие конфликты Цала подвергала цензуре, но и только... Никакого
порицания или смакования... Еще пример: Мутрук и Балым Тыбылтэ - старший и
младший братья. Они были как бы воплощенными образами Вызова: первый -
уверенного в себе Притязания, второй - уверенного в себе Состязателя... Между
ними бывали взрывы, как и должно в таких случаях - но в это Цала непосредственно
не вмешивалась: она одобряла то, что братьям хватало для решения их двоих...
Цала часто бывала политически тонкой, и часто - грубой! Тому и этому была масса
примеров...
Цала
в общем была и целомудренной: тема секса отнюдь не была самой любимой, хотя
цалинцы были народом весьма опытным во всем. Просто секс не был принят как тема
- и все. Но для начальной школы мужской этики этого вполне доставало... Самая
первая фаза обучения этике приходилась на возраст до посещения Цалы - в кругу
моих друзей Мопассана читали в шестом-седьмом классе, но через матерщину - в
обход «эстэтики» - об "этом" знали с детства...
Когда
я заканчивал восьмой класс, у меня все еще был только один
"настоящий" - так он мне заявил сам - друг: Гена Древин. Мы сидели за
одной партой, «истинных» друзей у него не было - один я. Фрейда я обрел,
благодаря ему: я забрел с ним в институт, он к кому-то шел на какую-то
репетицию - я был там не при деле и листал засаленный и затрепанный
машинописный "хлам", с лакунами и "бесхозный"... Но начав -
оторваться уже не мог и унес, или иначе - украл... Иногда он просил меня
остаться у них на ночь - матери не будет, одному страшно. Однажды она пришла,
когда не должна была - пьяная, с каким-то мужиком и Генка с ней ругался, говоря
с ней почти нашим матерным слогом. Они предложили ему идти спать, я предложил
ворваться и избить того...
-
Закончить бы еще восьмой класс! Уеду к отцу в Донецк, с ней больше не могу! -
сказал он мне.
Пару
раз я сводил его в Цала, но Гена был худой как жердь, длинный и без намека на
мускулы, белый как сметана с неожиданным для его внешности густым басом -
собеседники вертели головами, высматривая обладателя голоса, прежде чем до них
доходило - вот он, прозрачный и костлявый:
-
Я здесь как сопля на вешалке! - сказал он в последний свой приход и больше в Цала
не появился.
-
У тебя комплекс! Раз ты знаешь - плюнь на него! - сказал я по Фрейду и в тот же
вечер он повел меня к "своим друзьям":
-
У нас есть своя Цала...
Ихняя
"своя Цала" располагалась на Рукской улице, на первом этаже частного
дома - здесь снимал квартиру слышанный мной Ковалевский: он руководил маленьким
джаз-бандом, или чем-то в этом роде и я видел его тогда в институте на репетиции.
Он был высоким и жилистым парнем, оказался немного едким. Гена назвал меня
своим другом и сказал, что мне нужны книги, "наподобие" Фрейда.
-
Такие книги не валяются! - заметил кто-то и на меня больше не обращали внимания
- они общались, крутили пластинки, играли, а я слушал...
Такую
музыку я слышал прежде редко. Впервые - когда после окончания пятого класса
семья поехала в Сочи. От этой поездки остались два ярких воспоминания: я
разбудил весь вагон яростным воплем - "мо-о-оре, мама, мо-о-ре-е",
когда на рассвете оно появилось в обзоре окна; в море болтался опрокинутый
дебаркадер и мы - детвора - входили в море утром, а вылезали вечером, загорая
далеко в море на его днище; и второе - впервые увиденный мной магнитофон у двух
пар молодых людей из Москвы, да еще на "Победе", с этим самым
"джазом". Я даже был у них в беседке пару раз, они снимали комнаты
недалеко от нас и что-то объясняли "крошке" об Армстронге,
Фитцджералд, когда я хвастнул, что третий год учусь на скрипке... От них я
впервые услышал уверенное - "Америка - это прогресс, СССР -
отсталость". Магнитофон, радиола и похожие мелодии были и на Рукской, но
их не было у меня...
Я
бывал на Рукской редко, но пару раз допоздна. Генка иногда там ночевал. В основном
играли музыку, говорили... О многом я слышал, о многом - читал, особого
интереса я не испытывал. Другое дело - Гена! Он здесь жил... Наши с ним «Цалы»
не совпадали... Даже тем, что здесь было всего несколько человек, а там...
-
Что такое пространство? - спросил Древин однажды, глядя на ночное небо в окно.
И
я стал говорить то, что читал об этом: среди книг, которые читались нами
"для коллекции" и объема библиотечной карточки, бывали всевозможные
учебники, в том числе - вузовские, в том числе - по философии. Потом, когда
навалилось отвращение к чтению, я отвечал на уроках, пролистывая страницы
учебника перед выходом к доске - определял рамки заданного урока в завалах
памяти и почти всегда выкарабкивался, но провалы в «неуд» все же случались...
-
А что такое время? Тоже пространство? - доставал меня Гена. - Куда мы перейдем
когда умрем? В пространство или во время?
Таких
вопросов мне не задавал никто, кроме Коста Уалэтэ в селе, но тот был старик и
спорил со мной о вере и "том" свете, а этот - молод пока для
"перехода", но это он назвал «отговорками» - «не знаешь - так и
скажи»...
-
Ты что - собираешься умереть? - впился я, чтобы осадить его вопросный азарт.
-
Ты скажешь или нет - что такое время и пространство? Или не знаешь - где одно,
где другое? Тогда так прямо и скажи!
-
Они рядом. В одном месте - это Место есть Все: и пространство, и время. Это то
- в чем все. Мы сейчас в нем. Так в книгах. Но перехода из одного в другое нет:
они - одно... - нудно объяснял я, ибо «не знать» я себе не мог позволить, а
помнил это именно так!
-
Даже после смерти? - долдонил он упрямо.- Если есть "до" и
"после" смерти, - то как время и пространство одно и то же, если есть
«до» и «после» жизни?
-
Ты что - умереть собираешься? - снова ехидствовал я, не зная, что ответить.
-
Когда-то же мы все равно умрем! - проговорил он. - А что такое время? Немного
раньше, немного позже... Где оно - время? Если я умру - время не будет? Только
пространство останется? Или ничего не останется?
-
Об этом я не читал. - признался я, уязвленный тем, что на это не обратил внимания
сам. - И вообще таких книг нет.
-
Есть, - своим меланхоличным басом возразил он. И принес из шкафа Библию. -
Сумасшедшая книга! Какие-то еврейские сказки... Умирают и оживают... И про Бога
интересно...
Так
я впервые взял в руки Библию - в библиотеке ее не было.
Гена
Древин был один из трех, кто когда-либо до "большой политики" сказал
мне фразу - "я твой друг". Среди них были Славик Гаглойтэ, потом Вова
Жажитэ... Из них троих жив только Славик.
Оба
последних часто бывали в Цала. Оба были из театральных семей, отец Вовы -
Андрей, был ведущим артистом театра, а отец Славика - Тата (Таурбек), был театральным
художником и постановщиком, имел хорошую библиотеку. Оперетта "Вольный
ветер" Дунаевского, поставленная Татой, стала событием театральной истории
Цхинвала: в ней играла сотня людей, смотрело почти все население города, по
нескольку раз - пол-города на сцене, другая в зале! Даже мой коллега Руслан
Коштэ (Аскид) имел в ней тогда юную роль и отнюдь не боксерскую... Мы все жили
на Театрэ Фазуат и к тому же были любителями Цалы. Со Славиком были еще и
любителями курятины: как-то Тата с супругой уехали отдохнуть и мы вдвоем за
каких-то полмесяца вырезали курятник. Утром - по куре и в Цалу, вечером по куре
- и спать... Последним был петух, он остался один и Славик уговорил меня
избавить его от одиночества... Одиночество не сулит благих перспектив даже пернатым...
Индюков спасло возвращение родителей. Мы учились в шестом классе, позже семья
их переехала жить в Дзауаджэкау. Потом мы виделись либо там, либо в горах:
Славик любил горы и игры, и не любил политику.
Вова
жил прямо напротив, на той стороне улицы, я на первом, он - на третьем этаже.
Утром я звал его, и мы шли в школу. Он не отличался здоровьем, но чем-то занимался,
волейболом или ручным мячом. Лицом он чем-то походил на Делона и Мастрояни -
что-то посредине. До шестого класса я его почти не замечал - тихий,
незатейливый. Но в седьмом случилась война: у меня и Вовы Габаратэ произошел
"идейный спор" из-за какой-то ерунды, о которой я не помнил уже к
вечеру. Ибо к вечеру все застил азарт боя! Ерунда развела наш двор на две
команды, причем Чочка Вале и Моточ, которым я безотказно составлял боксерский
спарринг, предали меня и воевали за Вовку. До той «войны» я как-то не
задумывался о смысле «дружбы», но теперь вдруг открыл, что «война» - это
«дружба одних» против «дружбы других». Я испытал разочарование, ибо «дружба»
оказывалась выражением сиюминутной корысти... Война была без рукопашных -
метательная: рогатки, луки, воздушные трубки, резинками из авиамодельного
кружка Дома пионеров стреляли прямо с пальцев, пращи были очень не точные. Но
самым поразительным было то, что Вова Габаратэ и я часто стояли рядом - мы с
любопытством наблюдали продолжение нашего "идейного спора": про нас
никто больше не вспоминал, просто во время «боев» одни яростно дружили против
других, множа ссадины, шишки и синяки.
Вова
Жажитэ был в моей дружине, его сосед по коммунальной квартире, сын знаменитого
осетинского певца Акима Джигкайтэ - Мурик - в противной. Последний был
снайпером: с десяти шагов пятью выстрелами сбил пять флакончиков пенициллина -
неповторенный результат. Жажитэ стрелял так себе. Вскоре война разрослась до
"мировой" - вся улица Пушкина, Ленина, Тбилисская, Кочиева и центр
улицы Сталина, Театрэ Фазуат и парк за театром превратились в театр военных
действий. Схватки жили своим чередом: ни Вовы Габаратэ, ни меня не было в войне
сразу после её начала... А между тем, в войну "заскакивали" иногда не
только семи-восьмиклассники, участвовали эпизодами выпускные возраста: братья
Омар и Отар Джавахишвили, Алик Бекойтэ (Мика) и т.д. Начавшись летом, война
продолжалась до снега, мы с Габаратэ давно ее забыли и превратились в зрителей,
но на дворе приходилось вспоминать - азарт обуял "бойцов" и
трехподъездная трехэтажная новостройка у театра переходила из рук в руки... В
футбол играли - как воевали: перемирия как на периоды олимпийских игр... Снег
переставил всех на коньки - и войну все забыли... Кроме меня. Я пришел к
выводу, что это было массовое притворство, все понимали - это именно
притворство! Не могло столько людей так долго заниматься такой чушью по злости
- если в футбол играли в промежутках, то, следовательно... Это была тоже -
Игра! Массовая, но начали ее двое - Вова Габаратэ и я: мы спорили о мелкой идее
- я ее даже не помню…
Но
вот еще идея - мелочь, случай, эпизод, которые я не забываю. Мать Вовы - Разита,
работала в больнице, и он с детства собирался стать врачом, хотя играл в ТЮЗе -
было ли это из интереса к профессии отца-актера?.. Разита не терпела фальшь и в
ярости могла выдать непроизносимые дома вещи. Мы все ее слегка побаивались,
кроме того - она, как и многие мамы нашей компании, тоже считала, что я
"плохо влияю" на их сыновей - на ее Вову. Но однажды она учинила мне
разнос по невероятному поводу: Вова божественно жарил картошку, я обычно ждал и
что-то читал, в тот раз, когда он ставил сковородку на стол, я поднял со стола
раскрытый цветной атлас чего-то, освобождая место. И уже держа в руках увидел,
что атлас был раскрыт на цветной иллюстрации детородного органа прекрасного
пола - Вова готовился в врачи загодя. Мы были в девятом классе - мужики, но у
меня вырвалось:
-
Ты нарочно поставил передо мной эту "калошу", чтобы я потерял
аппетит?
Она
была в другой комнате и не могла видеть - что видел и имел ввиду я. А раз так,
я вовсе не мог связать с собой ее ярость. Поэтому когда она влетела на кухню, я
решил, что образцовый Вовка что-то натворил... Потому что она выставила его с
кухни, но тут же свирепо повернулась ко мне ...
-
Что?! Противно!? Противно?! - яростно повторяла она, надвигаясь на меня, сидящего,
и я встал.
-
Один раз я должна с тебя шкуру снять! Ты хочешь, чтобы Вова тоже был такой? Не
будет он никогда хамом и хулиганом!
Выйди
я сказала! - выгоняла она сына всякий раз, когда он пытался зайти.
О
том, что дело в моей реплике про то - что в атласе, я не мог и думать... Она
была за стеной и видеть не могла атласа - как ей знать, что было названо
«калошей»... Поэтому я был совершенно потрясен, когда мне все стало ясно -
теперь это казалось либо подстроенным, либо было мистикой: услышать - да, но
только услышать! А чтобы так знать - надо еще и увидеть сквозь стену...
-
Пойми, что с неба ты не упал! Тебя родила женщина! - дошла она между тем до
обобщений. - Ты уважаешь свою мать? Мать все уважают! Потому что все рождены, а
не с неба упали...
-
Да знаю я, что все рождены женщинами! - я был оскорблен...
-
Тогда не болтай лишнее! А когда при тебе твои дружки называют это грязными
словами и "калошами", то ты напомни им, что они губами по ней
прошлись при рождении! Понял!? Губами! И ты тоже - вот этими! - при этом Разита
до боли чувствительно пошлепала меня по губам тыльной стороной пальцев.
-
Из такой интеллигентной семьи и на тебе - "калоша"... Трудно выучить
одно латинское слово? Одно! Учите же столько грязных! Запомни - культурный
человек ко всему относится культурно! И знай - вас воспитывают с двух сторон:
одни - это кто вас любит, другие - кому вы безразличны и они хотят вас повести
за собой, чтобы иметь выгоду... Ты - умный, а это не понимаешь...
Она
не оставила во мне ни намека на раздражение, хотя в ходе разговора я все время
досадовал, а под конец был совершенно возмущен. Ее "шоковая" техника
убеждения и «провидения» сквозь стенку привела к тому, что я и сегодня помню
этот эпизод в интонациях и деталях... Еще и сейчас меня не покидает подозрение,
что тот эпизод был разыгран ею... И, может быть, Вова угадал это - потому он
что-то по-кошачьи щурил глазки и его брови - на мое недоумение от ее «взгляда
сквозь стену» - вползали в крутом изломе под прическу: я называл это
"шакальей улыбкой" - она была удостоверением всех его проделок... И
потом - семья артиста! Где еще можно напороться на Игру?... Тем более, что
Андрей, глава семьи, нередко приводил фразу:
-
Шекспир говорил, что весь мир есть театр! Так что вы тоже - актеры! И среди вас
тоже есть бездарные и одаренные: жизнь после школы покажет, кто - какой... Но
вы хорошие друзья и я вас очень люблю за это!
Алан
Чочиев
Отрывок
из книги «От Цхинвала до Эльхота – Полигон, Игра, Охота»
скачать dle 10.6фильмы бесплатно