Благодаря спорту я знал многих цхинвальских ребят - город был очень спортивный. До восьмого класса ходил на футбол, потом Валера Чочитэ (Чочка Вале) ввел во дворе моду на бокс и мы молотили друг друга все свободное время. Еще в шестом классе я по-сатанински уперся и впервые пересилил мать в важном вопросе - оставил скрипку.

Решающую роль сыграла оценка моих данных учительницей – она была высокая и красивая русская женщина, вдова, я услышал её слова в весьма пикантной ситуации: я, в числе некоторых, ходил к ней домой играть и услышал из-за неплотно прикрытой двери другой комнаты свою оценку, сказанную ею нежданно заявившемуся "бойфренду". Я закончил играть и ждал, но её долго не было, и я заглянул в дверной просвет:

- Да-да, это сын Резо. У него короткие для скрипки пальцы, но в нем есть чувство музыки... – и я перестал пилить инструмент и почти полгода занимал время скрипки футболом, прежде чем отважился на протест маме.

В девятом классе я уже почти все свободное время отдавал Цале - это отрезок поймы реки Леуахи протяженностью около двух километров, редкий лес с кустарником и футбольным полем, на окраине города выше парка по течению. Здесь тоже были свои кумиры: Гурам Цхурбатэ (Цховребов), или "Джако" - так его звали в Грузии - капитан кутаисского "Торпедо", потом - чемпион СССР в составе тбилисского "Динамо" и член сборной СССР; его брат Алик - чемпион СССР среди юношей по вольной борьбе; Андрей Цхурбатэ - чемпион СССР и Европы по вольной борьбе; Гри Коштэ - чемпион СССР по тяжелой атлетике; костяк дзауаджэкауского "Спартака" в высшей футбольной лиге СССР и почти весь цхинвальский "Спартак" выросли в Цале; тяжеловес - чемпион СССР по боксу среди студентов Руслан Коштэ, теперь уже известный антрополог; боксер и нумизмат Солтан Джаттиатэ с братом-археологом Русланом; очень разные художники, но оба Роланды - Чочитэ и Хетагкатэ... Здесь выросло немало авторитетов Цхинвала и Ас-Алании! И даже более того – СССР…

Здесь можно было услышать разговоры о ком угодно и о чем угодно: импрессионизме и символизме, абстракционизме и сюрреализме, кулачных бойцах, картежных шулерах, материализме и идеализме, рекордсменах винопития и пивопития, об Истории и историях, Фрейде и Ницше, Канте и Гегеле, Кафке и Достоевском, о рекордсменах - теленкопоедателях и баранопожирателях, бочонковыпивохах и солеглотателях, едоках и не едящих неделями, Тойнби, Абаеве, Камю, царице Тамар с царем Сосланом и имаме Шамиле, Гаппо Байати, Боге, Сатане и Будде, самураях и Дао... Очень разные, по своему очень интересные люди, придавали Цале неповторимый колорит. И книги…

В Цала не имело значения - какой ты фамилии и где работает "папаша", кто твой брат или сват: что есть ты сам - это определяло достоинство каждого! В Цала решались все разногласия городской молодежи: Цала была своего рода морально-нравственно-спортивно-джентльменским поприщем, где все разрешалось по-мужски. То было время Цалы, когда драки в городе, на танцах в парке или в школах города, почитались бесчестием для участников. Я помню, как известные в городе скулокрои - какой-нибудь Зебо (Альберт Медойтэ) или Березки-Ахмат (Ахмат Парастатэ) оправдывались в Цале после чего-нибудь такого... Но помню и молчаливое одобрение Цалы, когда тот же Зебо пришел на своих двух в больницу с топором в боку - ему пристроил его в бок столь же дерзкий муж, застав в супружеской спальне: такие конфликты Цала подвергала цензуре, но и только... Никакого порицания или смакования... Еще пример: Мутрук и Балым Тыбылтэ - старший и младший братья. Они были как бы воплощенными образами Вызова: первый - уверенного в себе Притязания, второй - уверенного в себе Состязателя... Между ними бывали взрывы, как и должно в таких случаях - но в это Цала непосредственно не вмешивалась: она одобряла то, что братьям хватало для решения их двоих... Цала часто бывала политически тонкой, и часто - грубой! Тому и этому была масса примеров...

Цала в общем была и целомудренной: тема секса отнюдь не была самой любимой, хотя цалинцы были народом весьма опытным во всем. Просто секс не был принят как тема - и все. Но для начальной школы мужской этики этого вполне доставало... Самая первая фаза обучения этике приходилась на возраст до посещения Цалы - в кругу моих друзей Мопассана читали в шестом-седьмом классе, но через матерщину - в обход «эстэтики» - об "этом" знали с детства...

Когда я заканчивал восьмой класс, у меня все еще был только один "настоящий" - так он мне заявил сам - друг: Гена Древин. Мы сидели за одной партой, «истинных» друзей у него не было - один я. Фрейда я обрел, благодаря ему: я забрел с ним в институт, он к кому-то шел на какую-то репетицию - я был там не при деле и листал засаленный и затрепанный машинописный "хлам", с лакунами и "бесхозный"... Но начав - оторваться уже не мог и унес, или иначе - украл... Иногда он просил меня остаться у них на ночь - матери не будет, одному страшно. Однажды она пришла, когда не должна была - пьяная, с каким-то мужиком и Генка с ней ругался, говоря с ней почти нашим матерным слогом. Они предложили ему идти спать, я предложил ворваться и избить того...

- Закончить бы еще восьмой класс! Уеду к отцу в Донецк, с ней больше не могу! - сказал он мне.

Пару раз я сводил его в Цала, но Гена был худой как жердь, длинный и без намека на мускулы, белый как сметана с неожиданным для его внешности густым басом - собеседники вертели головами, высматривая обладателя голоса, прежде чем до них доходило - вот он, прозрачный и костлявый:

- Я здесь как сопля на вешалке! - сказал он в последний свой приход и больше в Цала не появился.

- У тебя комплекс! Раз ты знаешь - плюнь на него! - сказал я по Фрейду и в тот же вечер он повел меня к "своим друзьям":

- У нас есть своя Цала...

Ихняя "своя Цала" располагалась на Рукской улице, на первом этаже частного дома - здесь снимал квартиру слышанный мной Ковалевский: он руководил маленьким джаз-бандом, или чем-то в этом роде и я видел его тогда в институте на репетиции. Он был высоким и жилистым парнем, оказался немного едким. Гена назвал меня своим другом и сказал, что мне нужны книги, "наподобие" Фрейда.

- Такие книги не валяются! - заметил кто-то и на меня больше не обращали внимания - они общались, крутили пластинки, играли, а я слушал...

Такую музыку я слышал прежде редко. Впервые - когда после окончания пятого класса семья поехала в Сочи. От этой поездки остались два ярких воспоминания: я разбудил весь вагон яростным воплем - "мо-о-оре, мама, мо-о-ре-е", когда на рассвете оно появилось в обзоре окна; в море болтался опрокинутый дебаркадер и мы - детвора - входили в море утром, а вылезали вечером, загорая далеко в море на его днище; и второе - впервые увиденный мной магнитофон у двух пар молодых людей из Москвы, да еще на "Победе", с этим самым "джазом". Я даже был у них в беседке пару раз, они снимали комнаты недалеко от нас и что-то объясняли "крошке" об Армстронге, Фитцджералд, когда я хвастнул, что третий год учусь на скрипке... От них я впервые услышал уверенное - "Америка - это прогресс, СССР - отсталость". Магнитофон, радиола и похожие мелодии были и на Рукской, но их не было у меня...

Я бывал на Рукской редко, но пару раз допоздна. Генка иногда там ночевал. В основном играли музыку, говорили... О многом я слышал, о многом - читал, особого интереса я не испытывал. Другое дело - Гена! Он здесь жил... Наши с ним «Цалы» не совпадали... Даже тем, что здесь было всего несколько человек, а там...

- Что такое пространство? - спросил Древин однажды, глядя на ночное небо в окно.

И я стал говорить то, что читал об этом: среди книг, которые читались нами "для коллекции" и объема библиотечной карточки, бывали всевозможные учебники, в том числе - вузовские, в том числе - по философии. Потом, когда навалилось отвращение к чтению, я отвечал на уроках, пролистывая страницы учебника перед выходом к доске - определял рамки заданного урока в завалах памяти и почти всегда выкарабкивался, но провалы в «неуд» все же случались...

- А что такое время? Тоже пространство? - доставал меня Гена. - Куда мы перейдем когда умрем? В пространство или во время?

Таких вопросов мне не задавал никто, кроме Коста Уалэтэ в селе, но тот был старик и спорил со мной о вере и "том" свете, а этот - молод пока для "перехода", но это он назвал «отговорками» - «не знаешь - так и скажи»...

- Ты что - собираешься умереть? - впился я, чтобы осадить его вопросный азарт.

- Ты скажешь или нет - что такое время и пространство? Или не знаешь - где одно, где другое? Тогда так прямо и скажи!

- Они рядом. В одном месте - это Место есть Все: и пространство, и время. Это то - в чем все. Мы сейчас в нем. Так в книгах. Но перехода из одного в другое нет: они - одно... - нудно объяснял я, ибо «не знать» я себе не мог позволить, а помнил это именно так!

- Даже после смерти? - долдонил он упрямо.- Если есть "до" и "после" смерти, - то как время и пространство одно и то же, если есть «до» и «после» жизни?

- Ты что - умереть собираешься? - снова ехидствовал я, не зная, что ответить.

- Когда-то же мы все равно умрем! - проговорил он. - А что такое время? Немного раньше, немного позже... Где оно - время? Если я умру - время не будет? Только пространство останется? Или ничего не останется?

- Об этом я не читал. - признался я, уязвленный тем, что на это не обратил внимания сам. - И вообще таких книг нет.

- Есть, - своим меланхоличным басом возразил он. И принес из шкафа Библию. - Сумасшедшая книга! Какие-то еврейские сказки... Умирают и оживают... И про Бога интересно...

Так я впервые взял в руки Библию - в библиотеке ее не было.

Гена Древин был один из трех, кто когда-либо до "большой политики" сказал мне фразу - "я твой друг". Среди них были Славик Гаглойтэ, потом Вова Жажитэ... Из них троих жив только Славик.

Оба последних часто бывали в Цала. Оба были из театральных семей, отец Вовы - Андрей, был ведущим артистом театра, а отец Славика - Тата (Таурбек), был театральным художником и постановщиком, имел хорошую библиотеку. Оперетта "Вольный ветер" Дунаевского, поставленная Татой, стала событием театральной истории Цхинвала: в ней играла сотня людей, смотрело почти все население города, по нескольку раз - пол-города на сцене, другая в зале! Даже мой коллега Руслан Коштэ (Аскид) имел в ней тогда юную роль и отнюдь не боксерскую... Мы все жили на Театрэ Фазуат и к тому же были любителями Цалы. Со Славиком были еще и любителями курятины: как-то Тата с супругой уехали отдохнуть и мы вдвоем за каких-то полмесяца вырезали курятник. Утром - по куре и в Цалу, вечером по куре - и спать... Последним был петух, он остался один и Славик уговорил меня избавить его от одиночества... Одиночество не сулит благих перспектив даже пернатым... Индюков спасло возвращение родителей. Мы учились в шестом классе, позже семья их переехала жить в Дзауаджэкау. Потом мы виделись либо там, либо в горах: Славик любил горы и игры, и не любил политику.

Вова жил прямо напротив, на той стороне улицы, я на первом, он - на третьем этаже. Утром я звал его, и мы шли в школу. Он не отличался здоровьем, но чем-то занимался, волейболом или ручным мячом. Лицом он чем-то походил на Делона и Мастрояни - что-то посредине. До шестого класса я его почти не замечал - тихий, незатейливый. Но в седьмом случилась война: у меня и Вовы Габаратэ произошел "идейный спор" из-за какой-то ерунды, о которой я не помнил уже к вечеру. Ибо к вечеру все застил азарт боя! Ерунда развела наш двор на две команды, причем Чочка Вале и Моточ, которым я безотказно составлял боксерский спарринг, предали меня и воевали за Вовку. До той «войны» я как-то не задумывался о смысле «дружбы», но теперь вдруг открыл, что «война» - это «дружба одних» против «дружбы других». Я испытал разочарование, ибо «дружба» оказывалась выражением сиюминутной корысти... Война была без рукопашных - метательная: рогатки, луки, воздушные трубки, резинками из авиамодельного кружка Дома пионеров стреляли прямо с пальцев, пращи были очень не точные. Но самым поразительным было то, что Вова Габаратэ и я часто стояли рядом - мы с любопытством наблюдали продолжение нашего "идейного спора": про нас никто больше не вспоминал, просто во время «боев» одни яростно дружили против других, множа ссадины, шишки и синяки.

Вова Жажитэ был в моей дружине, его сосед по коммунальной квартире, сын знаменитого осетинского певца Акима Джигкайтэ - Мурик - в противной. Последний был снайпером: с десяти шагов пятью выстрелами сбил пять флакончиков пенициллина - неповторенный результат. Жажитэ стрелял так себе. Вскоре война разрослась до "мировой" - вся улица Пушкина, Ленина, Тбилисская, Кочиева и центр улицы Сталина, Театрэ Фазуат и парк за театром превратились в театр военных действий. Схватки жили своим чередом: ни Вовы Габаратэ, ни меня не было в войне сразу после её начала... А между тем, в войну "заскакивали" иногда не только семи-восьмиклассники, участвовали эпизодами выпускные возраста: братья Омар и Отар Джавахишвили, Алик Бекойтэ (Мика) и т.д. Начавшись летом, война продолжалась до снега, мы с Габаратэ давно ее забыли и превратились в зрителей, но на дворе приходилось вспоминать - азарт обуял "бойцов" и трехподъездная трехэтажная новостройка у театра переходила из рук в руки... В футбол играли - как воевали: перемирия как на периоды олимпийских игр... Снег переставил всех на коньки - и войну все забыли... Кроме меня. Я пришел к выводу, что это было массовое притворство, все понимали - это именно притворство! Не могло столько людей так долго заниматься такой чушью по злости - если в футбол играли в промежутках, то, следовательно... Это была тоже - Игра! Массовая, но начали ее двое - Вова Габаратэ и я: мы спорили о мелкой идее - я ее даже не помню…

Но вот еще идея - мелочь, случай, эпизод, которые я не забываю. Мать Вовы - Разита, работала в больнице, и он с детства собирался стать врачом, хотя играл в ТЮЗе - было ли это из интереса к профессии отца-актера?.. Разита не терпела фальшь и в ярости могла выдать непроизносимые дома вещи. Мы все ее слегка побаивались, кроме того - она, как и многие мамы нашей компании, тоже считала, что я "плохо влияю" на их сыновей - на ее Вову. Но однажды она учинила мне разнос по невероятному поводу: Вова божественно жарил картошку, я обычно ждал и что-то читал, в тот раз, когда он ставил сковородку на стол, я поднял со стола раскрытый цветной атлас чего-то, освобождая место. И уже держа в руках увидел, что атлас был раскрыт на цветной иллюстрации детородного органа прекрасного пола - Вова готовился в врачи загодя. Мы были в девятом классе - мужики, но у меня вырвалось:

- Ты нарочно поставил передо мной эту "калошу", чтобы я потерял аппетит?

Она была в другой комнате и не могла видеть - что видел и имел ввиду я. А раз так, я вовсе не мог связать с собой ее ярость. Поэтому когда она влетела на кухню, я решил, что образцовый Вовка что-то натворил... Потому что она выставила его с кухни, но тут же свирепо повернулась ко мне ...

- Что?! Противно!? Противно?! - яростно повторяла она, надвигаясь на меня, сидящего, и я встал.

- Один раз я должна с тебя шкуру снять! Ты хочешь, чтобы Вова тоже был такой? Не будет он никогда хамом и хулиганом!

Выйди я сказала! - выгоняла она сына всякий раз, когда он пытался зайти.

О том, что дело в моей реплике про то - что в атласе, я не мог и думать... Она была за стеной и видеть не могла атласа - как ей знать, что было названо «калошей»... Поэтому я был совершенно потрясен, когда мне все стало ясно - теперь это казалось либо подстроенным, либо было мистикой: услышать - да, но только услышать! А чтобы так знать - надо еще и увидеть сквозь стену...

- Пойми, что с неба ты не упал! Тебя родила женщина! - дошла она между тем до обобщений. - Ты уважаешь свою мать? Мать все уважают! Потому что все рождены, а не с неба упали...

- Да знаю я, что все рождены женщинами! - я был оскорблен...

- Тогда не болтай лишнее! А когда при тебе твои дружки называют это грязными словами и "калошами", то ты напомни им, что они губами по ней прошлись при рождении! Понял!? Губами! И ты тоже - вот этими! - при этом Разита до боли чувствительно пошлепала меня по губам тыльной стороной пальцев.

- Из такой интеллигентной семьи и на тебе - "калоша"... Трудно выучить одно латинское слово? Одно! Учите же столько грязных! Запомни - культурный человек ко всему относится культурно! И знай - вас воспитывают с двух сторон: одни - это кто вас любит, другие - кому вы безразличны и они хотят вас повести за собой, чтобы иметь выгоду... Ты - умный, а это не понимаешь...

Она не оставила во мне ни намека на раздражение, хотя в ходе разговора я все время досадовал, а под конец был совершенно возмущен. Ее "шоковая" техника убеждения и «провидения» сквозь стенку привела к тому, что я и сегодня помню этот эпизод в интонациях и деталях... Еще и сейчас меня не покидает подозрение, что тот эпизод был разыгран ею... И, может быть, Вова угадал это - потому он что-то по-кошачьи щурил глазки и его брови - на мое недоумение от ее «взгляда сквозь стену» - вползали в крутом изломе под прическу: я называл это "шакальей улыбкой" - она была удостоверением всех его проделок... И потом - семья артиста! Где еще можно напороться на Игру?... Тем более, что Андрей, глава семьи, нередко приводил фразу:

- Шекспир говорил, что весь мир есть театр! Так что вы тоже - актеры! И среди вас тоже есть бездарные и одаренные: жизнь после школы покажет, кто - какой... Но вы хорошие друзья и я вас очень люблю за это!

Алан Чочиев

Отрывок из книги «От Цхинвала до Эльхота – Полигон, Игра, Охота»