ИСТОРИЯ ОДНОГО РАССКАЗА
Вечерело. Проводив Хадо Плиева в Коктебель, я с Резо Чочиевым
возвращался с железнодорожного вокзала. Улица Кирова в такую пору
говорлива и многолюдна. Шум и гомон людей не мешали, однако, нашей
беседе о житье-бытье. И все же мне казалось, что собеседника моего что-
то очень уж волнует и ему как бы не терпелось излить душу. Неловко
было "подстегивать” старшего, и я ждал, когда он сам раскроет свою
тайну.
Забот у Резо хватало. Жил незавидно, был, по существу, на положении
беженца. С Елиозом Бекоевым он по собственному желанию, а точнее, по
принуждению, перебрался из Цхинвала в Орджоникидзе. Родной язык на юге
был в загоне, как, впрочем, и все осетинское; власть Имнадзе -
несокрушима, и жилось там вольготно тем писателям, которые и книги
свои называли не иначе, как, скажем, "Под небом Грузии”. Издавали Резо
и у нас мало, и плохо, должности никакой, заработка супруги едва-едва
хватало на жизнь. Но не о своих неурядицах заговорил в этот вечер мой
спутник.
Прошу тебя, прочти мой новый рассказ. Хочу знать твое мнение.
Было это ближе к осени 1954 года. Я работал главным редактором
журнала "Мах дуг”. Добротный материал для публикаций всегда на вес
золота, и я в тот же вечер ознакомился с рассказом. Объемистый, в два
авторских листа, рассказ, а скорее - небольшая повесть, потряс меня,
как говорится, и формой и содержанием. Ничего подобного не выходило до
сих пор из-под пера Резо, да и во всей осетинской литературе тех лет
что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее стилистику и проблематику его
сочинения, я припомнить не мог. Вещь называлась язвительно, едко и
весьма красноречиво - "Хуыбырхин”. И речь в ней шла о временах и
событиях, от которых стыла кровь в жилах - слежка, доносы,
преследование инакомыслящих, аура страха, беззакония и произвола над
личностью, всеобщий блуд очумелых ортодоксов. Тьма-тьмущая и редкие
всплески непослушания и непокорности.
Рассказ был автобиографичен, в нем легко узнавались конкретные лица,
прототипы - Елиоз Бекоев, Дмитрий (Касболат) Кусов и его супруга Мария
Андреевна, и главный персонаж, давший название произведению, Умар
Хоранов, он же Хуыбырхин, в свое время занимавшийся журналистикой, а
потом ушедший в экскурсоводы и всегда имевший тесные связи с органами
безопасности. Дело не в частностях, не в портретном сходстве
персонажей с их прототипами, суть в самой сути вещи (прошу прощения за
j`k`lasp). Суть же ее была страшная. Люди жили в каком-то
иррациональном мире. Все опрокинуто, вывернуто наизнанку, ложь
выдается за правду, дышать нечем, думать, мыслить предписано кем-то, и
следовать указке (то бишь, удавке) необходимо неукоснительно.
Форма произведения идентична его содержанию. Психологизм отменный,
ранее не встречавшийся ни у самого Резо, ни у других писателей. Чем-то
мистическим повеяло на меня от прочитанного. Вспомнился Эрнст Гофман -
реакционный немецкий романтик восемнадцатого-девятнадцатого веков. Так
нас учили. От гофманской мистики и реакционности рассказ Резо
нисколько не пострадал, да, собственно, он и не подозревал о
существовании автора "Крошки Цахеса”, "Повелителя блох” и пр.
"Хуыбырхин” воспринимался как цельное, совершенное в большом и малом
произведение о попранной человеческой судьбе. Рассказ написан
талантливо, с болью и горечью, и я долго не мог понять, что же это
было. Смелость или отчаяние писателя. Во всяком случае, в безумной
отваге ему трудно было отказать. Он шел наперекор судьбе, презрев
адовы круги, которые она сулила бунтарю.
Ошеломляющее впечатление взрыва не покидало меня, по молодости, по
неопытности воспринимавшего весь комплекс уложений социалистического
реализма как истину, которую подвергать сомнению и не велено было и не
принято ни при каких обстоятельствах.
При всех прочих достоинствах и особенностях вещи стержнем ее
оставался Хуыбырхин. Слово-имя очень объемно и метко. Так и видишь
прототипа - узколоб, тщедушен, белобрыс, мелкие рыбьи глаза, узкое
конопатое лицо без выражения, прилипчив, обязателен, одет с иголочки.
Владеющий осетинским языком без усилий поймет, как обволакивает
читателя с ног до головы это словцо - Хуыбырхин. Тот, кто этим именем
наречен - натура злая, жестокая. Стукач, доносчик, провокатор.
Резо явился в редакцию на второй день. Молчал, ждал, хотя видел,
чувствовал, что рассказ мной прочитан и от разговора начистоту нам не
уйти, каким бы он не оказался.
- Отличный рассказ, - сказал я, - но печатать его нельзя. И никому
его больше не показывай, - добавил я. - Или кто-то уже знаком с ним?
- Нет, нет, - заверил меня Резо. - Спасибо тебе, - взял и спрятал
рукопись.
Мы понимали друг друга, и о рассказе больше ни слова не было
сказано. Молчали, как заговорщики, прикоснувшиеся к жуткой тайне.
Времена были такие, что люди и тени своей остерегались. Но беда не
обошла Резо. Она пришла позднее и причиной послужил случай. Самая
обыкновенная случайность еще раз потрясла судьбу писателя.
В том 1954 году отмечалось столетие со дня рождения кабардинского
сказителя и поэта Бекмурза Пачева. Решено было направить в Нальчик на
юбилейные торжества Созрыко Бритаева, Тембола Балаева и меня.
Onlmhrq, в пятницу все приготовления были закончены. Я сочинил текст
приветственного адреса, который должен был огласить кто-то из старших,
и в понедельник мы собирались отправиться в путь. Но не тут то было. В
понедельник мне сказали в Союзе писателей:
- Ты остаешься. В Нальчик поедут Созрыко и Тембол. Тебе же надо
явиться в обком партии к Кабалоеву.
Предстал я пред очи секретаря обкома партии по пропаганде Билара
Емазаевича Кабалоева. Тот велел мне идти к первому секретарю обкома
тов. Агкацеву. Ничего не пойму. Почему все переменилось? Что означают
эти загадочные намеки - едешь-не едешь. И в обкоме та же
таинственность - иди к тому-то, пойди к другому...
В громадном кабинете Владимира Михайловича Агкацева невольно
почувствуешь себя неуютно. И габариты слишком уж внушительные, и
атмосфера строгости, какой-то замкнутости не располагает к
воодушевлению. Тем более, когда перед тобой человек могучего
телосложения, властный, неумолимый, а ты представляешь другую весовую
категорию (у борцов вольного стиля таких, кажется, называют мухачами).
- Вы читали этот рассказ? - строго спросил В.М. Агкацев, держа на
своей широкой ладони рукопись.
Сомнений не возникало - это был рассказ Резо Чочиева "Хуыбырхин”.
Лукавить, хитрить я не умел, да и едва ли стоило отнекиваться.
- Да, читал, - пытался я говорить как можно тверже, хотя в голосе
наверняка слышались нотки смущения.
- И что же? - все так же строго вопрошал В.М. Агкацев, не сводя с
меня глаз. Его тяжеловатый взгляд ничего хорошего не предвещал.
- Резо Чочиев дал свой рассказ мне лично, - последние слова я
произнес подчеркнуто, - он хотел посоветоваться. На публикации не
настаивал. Об этом и речи не было.
- И речи не было... Что это за разговоры? Вы должны были доложить,
если попалась вам такая рукопись. Вы еще молодой редактор. Мы доверили
вам ответственный участок идеологической работы и вы обязаны это
понимать. Обязаны... - настаивал хозяин большого кабинета.
И голос В.М. Агкацева добра не предвещал. Видно, и мне, и Резо
достанется на бюро обкома партии. Мне за ротозейство, Резо - за
злопыхательство. Такие ярлыки в этом доме держат наготове, и я их
мысленно уже примерял к нашим грешным душам.
Неприятное это ощущение, когда повисаешь в воздухе. Не успел
выговориться В.М. Агкацев, не успел опомниться и я, как в кабинет, в
сопровождении заведующего парторготделом Михаила Гуриева, вошел
именинник, Резо Чочиев. Был он подавлен, обескуражен, бледное
одутловатое лицо покрылось испариной. Дышит тяжело и хромает сильней
обычного. Усадили его напротив меня и разговор продолжился.
- Ваше сочинение? - уставился В.М. Агкацев на бедного Резо.
Видно, Резо по пути с улицы Коста Хетагурова, где он жил, до площади
Свободы - пять минут ходьбы - успел осведомиться у обкомовского гонца
о причине неожиданного вызова в обком партии.
- Мое, мое это сочинение, я его Сергею дал почитать, - зачастил он
сбивчиво, пытаясь сходу попасть в нужную колею.
- Какой он вам Сергей? У него есть имя и отчество, есть должность, -
прервал его В.М. Агкацев.
Несчастный Резо! Откуда ему было знать мое отчество? В нашей
писательской среде редко обращались друг к другу по имени-отчеству.
- Вот что, идите и пишите объяснения, - отрубил В.М.Агкацев, и мы
молча последовали за М.Гуриевым из кабинета, в котором так неловко
чувствовали себя.
Ввели нас в зал заседания бюро обкома партии, усадили за стол
президиума в пустующем зале. Такую нам оказали честь. Я в нескольких
словах изложил то, что было на самом деле, а Резо, сидя рядом со мной,
выводил своим крупным почерком слова о своей невиновности и, может
быть, изумления от неожиданной напасти.
М.Гуриев просмотрел наши объяснения, и мы отправились в редакцию.
Молчали, ни о чем не догадываясь, подавленные, угрюмые. Мы не отвечали
на досужие расспросы встречных, каждый про себя пытался развязать этот
тугой узел. Что же случилось? Как рукопись оказалась в обкоме? Что нас
ждет?
Мне, молодому главному редактору журнала, отпустили грехи - выручил
двадцатисемилетний возраст. Отделался устрашающим устным внушением, в
назидание на будущее, дабы не терял чувства ответственности, всегда
оставался бдительным. Резо же через некоторое время в очередной раз
исключили из рядов партии. Дело ушло в ЦК. Писатель почти не появлялся
в нашей писательской среде, жил на улице Коста Хетагурова, как
затворник. Пройдет изредка хмурой тенью переулком и снова - в свою
скромную обитель.
Время шло. Резо ждал и дождался-таки доброй вести. ЦК отменил
решение бюро обкома партии, сославшись на то, что в его деле кроме
наших объяснительных записок ничего существенного нет, да и рассказ
ведь не был опубликован. Вот тогда-то, получив свой партбилет, Резо
засобирался к себе на Юг, благо к тому времени обстановка и условия
жизни там немного изменились к лучшему.
Однако история "Хуыбырхина” имела продолжение. Мне стали известны
некоторые факты, которые проясняли обстоятельства появления рукописи
Резо в кабинете В.М. Агкацева да еще в подстрочном переводе, которого
у самого автора тогда не было.
Дело в том, что Резо дружил с прикованным к постели писателем
Давидом Джиоевым. Живой, общительный, жизнерадостный Давид, несмотря
на тяжелый недуг, излучал добро, светлое ощущение мира. С ним все
nunrmn делились новостями литературной жизни, и Резо с легкой душой
дал ему почитать, может быть, самое заветное свое произведение -
"Хуыбырхин”. Все бы ничего, да в это время в Цхинвале гостил Хазби
Джиоев, которого, судя по многочисленным псевдокритическим опусам в
тогдашней прессе, в доброжелательности заподозрить никак нельзя было.
И он нередко захаживал к своему однофамильцу. Вот там-то ему на глаза
попалась рукопись рассказа Резо "Хуыбырхин”. Выпросил ее у Давида под
честное слово на одну ночь. Больной писатель уступил его настоятельной
просьбе, забыв о строгом наказе автора.
Энергии Х.Джиоеву было не занимать. Буквально за сутки он выполнил
подстрочный перевод рассказа в два авторских листа и передал его в
Северо-Осетинский обком партии, сопроводив припиской о том, что с
крамольным сочинением знаком главный редактор журнала "Мах дуг” Сергей
Марзоев, но не принял никаких мер. С этого все и началось.
Подробностей этих Резо не знал, правды же доискаться пытался.
Однажды у него состоялся разговор на эту тему в отделе пропаганды
обкома партии и, судя по словам самого писателя, ему сказали, что весь
сыр-бор затеял Марзоев. Резо не принял это утверждение за чистую
монету, но и утаивать от меня содержание своей беседы с начальством не
стал.
В те годы я часто наезжал в Цхинвал, нередко останавливался в доме
Резо на улице Сталина (ул. Московская). Как-то мы, вспоминая былые
невзгоды, заговорили о той злополучной истории с рассказом. Чтобы все
стало на свои места, мы условились вот о чем. Я, сидя за его рабочим
столом, пишу ему письмо, якобы отправленное мной в его адрес из
Орджоникидзе. Письмо это - ответ на обкомовскую версию, в которой я
выглядел этаким злодеем, попирающим все нормы морали. Договорились и о
том, что Резо явится с моим посланием к Б.Е. Кабалоеву, когда прибудет
в наш город. Осуществил он свое намерение или нет - не знаю, но такой
"документ” должен быть в архиве писателя.
Такая вот долгая грустная история. С легкой руки тогдашнего
сотрудника парткомиссии обкома партии Юрия Анисимова, весельчака и
острослова, имя Хуыбырхин получило довольно широкое распространение.
Он был в курсе дела. Он возил документы в ЦК. Слово это понравилось
ему своим странным звучанием, да и то, что было с ним связано,
выглядело довольно занимательно для такого человека, всегда
настроенного на душевную беседу и озорную шутку. При встрече Юрий
говорил: "Привет тебе от Хуыбырхина!” Он часто употреблял это слово и
с другим, более язвительным подтекстом, имея ввиду кое-кого из
вышестоящих товарищей, проигравших "битву” за Хуыбырхина. Многие,
слышавшие это слово, не подозревали о том, как и при каких
обстоятельствах оно появилось в нашем обиходе.
И еще об одном необходимо сказать. За последние десятилетия много
m`ohq`mn о политических репрессиях в разные годы, о злодеяниях,
совершенных против ни в чем не повинных людей, о тех временах, когда
царили дикий произвол, самоуправство, когда торжествовали страх и
несправедливость, зло и коварство. Лагерная тема обрела право жизни.
Но "Хуыбырхин” Резо Чочиева была первой ласточкой. Именно он сказал
первое слово в нашей литературе о тех мерзостях. И сказал весомо,
правдиво, мужественно. Пусть это не подвиг, но было сделано большое,
нужное дело. И об этом забывать нельзя, чтобы нас не поразил синдром
беспамятства.
Сергей Марзойты
Дарьял 2000. год. первый номер
http://www.darial-online.ru/2000_1/marzoev.shtml
