часть 4

О смерти Алеша я узнал от светлой памяти Шамиля Джигкаева. Жили мы оба на одной - Весенней улице, недалеко друг от друга и нередко встречались. В тот день, припозднившись у друзей, уже ближе к полуночи я дождался своего трамвая и, пропуская выходивших из него людей, услышал, как один из них спросил другого:

- Сыма сауыл кауы Шамиль?

Второй, то ли не зная Шамиля (что маловероятно, ибо его - всенародного любимца, знала вся Осетия), то ли не разглядев его, спросил :

- Чи Шамиль?

- Джыгкайты.

В трамвае практически никого не было. Шамиль сидел, опустив голову на ладони и плакал. Я сел на переднее сиденье и спросил что с ним. Он поднял голову и сказал только два слова:

- Алеш амарди.

Это как надо было ценить и любить Алеша, и так близко воспринять его смерть, что любимец всей Осетии, выдающийся поэт и гражданин, которого в лицо знала практически вся республика, прилюдно, не скрывая своих слёз, плакал об Алеше.

В далёкие 70-ые годы, ещё не обзаведясь семьей, я снимал квартиру в центре города, недалеко от дома Союза писателей и несколько раз, находясь в Северной Осетии, Алеш останавливался у меня и пару раз приходил с Шамилем. Как очевидец свидетельствую, как чутко и бережно относился мэтр нашей литературы к своему молодому собрату.

Впрочем, Шамиль был чуток не только к Алешу: в одном из своих пронзительных стихотворений он признавался, что хочет посадить к себе на колени все человечество и обнять его. После известного великого заявления Коста, ничего подобного в мировой литературе мне встретить не довелось...

...Тяжело пережил смерть Алеша и Таймураз. Всякий раз, когда речь заходила об Алеше, Таймураз, всегда жизнерадостный, неугомонный, разительно менялся, преображался, уходил себя.

В отличие от Алеша, редко приезжавшего в Северную Осетию, с Таймуразом я виделся часто. Он нередко приходил в гости и приносил с собой такой заряд веселья и энергии, что трудно передать словами. В той или иной компании он крайне редко, практически никогда не читал своих стихов. Но когда мы бывали вдвоём, он декламировал их и декламировал превосходно. Некоторые из них я помню и по сей день, особенно одно, в котором римский воин, стоя над поверженным им аланским витязем, любуется его прекрасной внешностью и скорбит о нём. Повторяю, чтецом он был превосходным. Любил читать и читал многих других поэтов (Пушкин, Верлен, Пастернак…), особо подчеркивая более удачные, с его точки зрения, поэтические находки того или иного автора.

Практически каждый раз, завидев меня на какой-либо из городских улиц, издали давал о себе знать следующими возгласами:

1. Стæй, мæчи макуы загъа...

2. Ныр уазал, уазал…

3.Бандон на, на, фала...

Истории, связанные со всеми тремя слоганами, имели место в присутствии автора этих строк, но расскажу только о первом, тем более, что и Таймураз присутствовал при этом. В последних двух имеет место ненормативная лексика, не такая уж и недопустимая, скорее маргинальная, но в общении с читателем я воздержусь всё-таки от её употребления, ибо рискую оскорбить чьи-либо глаза и уши, точнее глазки и ушки, ибо за глаза и уши я как раз не беспокоюсь.

Всякий раз, вспоминая истории, связанные с этими слоганами, Таймураза охватывало искреннее веселье, особенно когда он вспоминал историю, указанную выше первой. Вот ее я и расскажу.

Было это лет тридцать тому назад: я, только что вернувшийся из Италии, рассказываю друзьям, собравшимся у меня дома, свои впечатления - люди, Альпы, Адриатика, Венеция... После очередного тоста мой коллега и добрый друг Цара Моргоев заявил:

- Махмæ та, Леуан, Джызæлы ис абана, мæ хистар лæппутæ, сылгоймæгтæ сæхи кæм нæйын, уысы `рдыгæй къулæй агуыри ракъæхтой, æмæ сæм æхсæвы иу кастысты. Стæй та иу агуыри фæстæмæ йæ бынаты сывæрдтой. Иу хатт мæн дæр бакæсын бауагътой.

То, что последовало далее, я постараюсь изобразить графически: сперва он с секундными паузами отчеканил фонему "О”, о-о-о-о-о, затем растянул ее - оооооооо и в конце выдал:

- Стæй мачи макуы зæгъæд, Цæрæ нисы федта.

Эффект был грандиозным. Мы - захмелевшие от вина и дружеского застолья, долго не могли успокоиться, а смех Таймураза до сих пор отдает в ушах. А ведь, честно говоря, Цара прав: никакие красоты мира, вместе взятые, не могут сравниться с красотой обнаженной женской натуры, а Цара заявил себя как ее тончайший ценитель. И в этом качестве я ставлю его в один ряд с Г.Успенским и Г.Гейне, которые, созерцая в Лувре статую Венеры Милосской, не смогли сдержать нахлынувших чувств перед этой божественной красотой, опустились на колени и разрыдались.

Всякий раз, вспоминая Таймураза, никак не могу простить себе следующее: Таймураз несколько раз звонил мне и, не застав дома, просил жену передать мне, чтобы я навестил его. Но у меня не было его домашнего адреса и я наказал жене, что если меня не будет дома и он позвонит, узнать его адрес. Когда Таймураз позвонил вновь, меня не было дома, и он передал жене, что живёт в общем дворе, напротив дома Радио на улице Горького. И в один день я пошел к нему. Перед домом Радио было несколько общих дворов. Я зашел в один из них и зову: - Таймураз! Из какой-то квартиры выходит Валера Цховребов, замечательный джавский парень, с которым я с дружил еще во время работы в СКГМИ. Затем он уехал в Джаву и несколько лет мы не виделись. И вот выходит Валера и после дружеских приветствий говорит:

- Таймураз живёт в соседнем общем дворе, но ты навестишь его завтра, а сейчас я с друзьями, которые уже находятся у меня, идём в ресторан и ты с нами.

Я начал отнекиваться и до сих пор не могу простить себе, что поддался уговорам, ибо ни на второй, ни на третий, ни в последующие дни навестить его не получилось. А через некоторое время его не стало. И даже о его смерти я узнал лишь после похорон. И этот факт я никак не могу простить себе. Значительно позже, уже живя в Ногире, я узнал от своего друга Сурена Хугаева, который доводится Таймуразу двоюродным братом, что он похоронен в Ногире. И вместе с Суреном и без него, навещая могилу моего незабвенного друга, всегда прошу у него прощения. Ну кто мог знать, что он, всегда полный неиссякаемой энергии и юношеского задора, так  внезапно покинет этот мир. Это похоже на оправдание, но нет мне оправдания, ибо я никак не могу забыть и никогда не забуду его слова, сказанные жене, когда он передавал свой адрес:

- Почему он не приходит ко мне? Передай ему, что я ни за кого не буду просить поставить оценку на экзамене.

И возможно это звучит пафосно, но с этим грузом я живу и буду жить, пока не увижусь с ним.

Таймураз и Алеш оставили нашему народу такое богатство, которое он наследует и своим будущим поколениям, и может с гордостью транслировать его другим странам и народам. Впереди их обоих ожидает всемирная известность. Но это будет завтра.

Нет слов - сегодня мы воздаем должное и Алешу и Таймуразу. О них пишут, некоторые из их произведений вошли в учебники и учебные пособия по осетинской литературе, им посвящены телеочерки... Но этого недостаточно. Я абсолютно убежден, что каждый из них заслуживает государственной премии и звания народного писателя и поэта. И не только они. Я также убежден, что такие деятели нашей культуры в различных её сферах как Слава Джанаев, Ахсар Джигкаев, братья Харебовы, Слава Гаглоев, Руслан Тотров... достойны самых высоких и почетных званий и государственных премий. На этом я заканчиваю воспоминания о своих безвременно ушедших друзьях - Таймуразе и Алеше. Признаюсь, дались они мне нелегко, особенно завершающая часть.