Пойдем
дальше, вернее, вернемся назад - к нашей "рыбалке”. Разложили все, чем
были богаты - хлеб, сыр, рыбу, вино, рядом чистейшая холодная вода, а вокруг -
умопомрачительная красота родной природы. Но самое главное, по крайней мере для
меня, это то, что великий француз называл "роскошью человеческого
общения”. Общение с Анзором, если только оно не касалось служебных или
будничных вопросов, всегда доставляло огромное удовольствие. Мне незнакома
этимология слова "разиня", но если только оно разумеет "разинув
рот”, то я был самым, что ни есть разиней; таким, каковым всегда являлся, когда
слушал Васо Абаева, Шамиля Джигкаева,
Алана Чочиева. Разиней был и остаюсь, когда слушаю Славу Гаглоева, Бужу, Ахсара
и практически всех зармоновцев.
Каких бы
проблем не коснулся Анзор, а их диапазон был чрезвычайно широк, их трактовка и
анализ говорили о его безусловной компетентности и неординарном мышлении. Но
особенно хорош был Анзор, затрагивая так называемые экзистенциальные вопросы,
такие как назначение человека, цель и смысл его пребывания на земле, смерть и
бессмертие, честь и бесчестье, идолы и идеалы, любовь и дружба и многое другое.
И всегда это было интеллектуальным пиршеством, и я, как человек не
привередливый в еде, глотал все и никак не мог утолить голод. А Анзор все
разнообразил и разнообразил меню. Возможно, из меня собеседник не ахти, но
благодарным слушателем был всегда.
Слушая Анзора, всегда убеждался: все вопросы,
которые он разворачивал, были прежде обернуты чистотой его души и мощью его
интеллекта. И анзоровское видение указанных выше проблем не оставляло никаких
сомнений в том, что он был и до конца жизни оставался романтиком и, более того,
идеалистом. Вот и сейчас, обедая, мы вели неспешный разговор, который был
прерван появлением ребятишек в сопровождении двух-трех взрослых, собиравших
ежевику, которой в этих местах целые плантации, из-за которой даже из
Владикавказа чуть ли не ежедневно ездят горожане. И не только за ежевикой.
Здесь в неимоверным разнообразии представлены целебные травы и растения. Если
кто-либо из читателей не видел мяту в человеческий рост, пусть приедет в
урочище "Дидината" и подтвердит правоту моих слов.
Ребятишек
мы угостили рыбой, они нас ежевикой. И после их ухода Анзор, под влиянием их
прекрасных матерей, повел разговор о женщине. И не столько о женщине вообще,
сколько о женщине-матери. Анзор боготворил свою мать. Практически всегда, когда
он вспоминал ее, глаза его увлажнялись, а иногда он не мог сдержать слез. И
всякий раз сокрушался, что из-за ее ранней смерти он не смог в полной мере
исполнить свой сыновний долг. И через всю свою жизнь он пронес благоговейное
отношение к женщине. И одно из ярчайших свидетельств тому его подвижническая
деятельность по увековечиванию памяти легендарной Задалески Нана - святилище,
которое со временем может и должно стать общеосетинским.
Анзор был верным, требовательным и надежным
другом. Я уже писал, что мое решение уехать на новую работу в Южную Осетию он
считал ошибочным. И его предвидение оказалось верным. Вернувшись с юга, я
некоторое время не работал, и Анзор каждый месяц приходил к нам домой и
оставлял деньги. И попробуй отказаться. Разве можно забыть такое?
Приведу
еще пару примеров его отношения к дружбе и, пожалуй, на этом закончу. В 1994
году я с инфарктом слег в больницу. В то время у меня не было занятий и мое
трехдневное отсутствие, разумеется, не встревожило кафедру. А вдобавок я
говорил Анзору, что собираюсь на пару дней уехать "с милого севера в сторону
южную”. Но на третий или четвертый день мой друг и коллега по кафедре Таймураз
Алборов посещал кого-то в больнице и узнал, что в первой кардиологии лежит
некто Кочиев из его института. Он сразу же нашел меня и, уходя, спросил, что
ему сказать Анзору Хачирову. Вопрос какой-то несуразный: скажи, что я нахожусь
в больнице, ну можешь добавить от себя, что я посылаю ему предсмертной привет.
Но на несуразный вопрос я возьми и брякни:
-Передай
ему, чтобы старшего преподавателя дал мне посмертно.
-Я знаю,
что Таймураз читает сайт "Аранзелд”, и он не позволит мне соврать, да и я
самому себе не позволяю, разве что при необходимости. Кстати, именно Таймураз,
которому нравились мои рассказы, настаивал и заставил меня взять в руки перо.
У
читателя может возникнуть мысль, что я только о том и думал, чтобы повысить
свой статус. Отнюдь нет. Могу поклясться и:
-Клянусь
я первым днем создания,
-Клянусь
его последним днем…
и далее
по тексту.
На
второй день, явившись утром на работу, Таймураз передал слово в слово мое
"предсмертное" пожелание. Мог и не передавать, ведь было ясно, что я
просто-напросто взболтнул. Но он, допуская возможность моей кончины, и, чтобы
потом не мучиться угрызениями совести, передал дословно. И надо же так
совпасть: в тот же день было заседание Ученого Совета, на котором Анзор
выступил с пламенной речью и предупредил Совет о страшном грехе, если он не
выполнит волю коллеги, которому, возможно, предстоит встреча с вечностью. В тот
же день Анзор навестил меня и принес указ о присвоении старшего преподавателя.
-До сих
пор хохот Ученого Совета звенит в моих ушах. Это надо было видеть, Леонид
Николаевич.
Когда
Анзор обращался ко мне по имени и отчеству, это говорило о его прекрасном
настроении. При этом тянул гласную "о” в имени и так округлял ее, что я всегда
поражался, как он умудряется так закруглить и без того круглую фонему.
-Вот и
сейчас Анзор, прежде чем навестить меня, разговаривал с лечащим врачом и
успокоенный тем, что ничего серьезного мне не грозит, был благодушном
настроении, ярким маркером коего явилось его "Леооонид Николаевич" с
ударением на "о”.
В
больнице, а позднее в санатории, меня навещало много друзей и об одном визите
не могу не рассказать. Заявляются светлой памяти Олег Легоев и Родион
Гадзаонов. Родион Олегу:
-Доставай!
Олег
начал вынимать продукты.
-Продукты
оставь, без нас разберутся, достань тетрадь и ручку.
Потом
обратился ко мне:
-Выкладывай!
-О чем
ты, что выкладывать?
-Расскажи
и оставь нам все: имена, пароли своих женщин, явочные квартиры и места встреч,
одним словом, нам нужна полная информация.
-С какой
стати?
-Все
равно ты долго не протянешь, и мы считаем священным долгом взять шефство над
ними, чтобы хоть в какой-то мере утешить и облегчить их горе с утратой любимого
человека. Будем скорбить вместе, "махан дар ис чи на уыдта”.
Позднее
Родион говорил мне, что этот метод разработан им и является разновидностью
шоковой терапии. Оригинальный метод, ничего не скажешь, начисто игнорируемый
официальной медициной. Но в моем случае блестяще проявил себя - я быстро пошел
на поправку.
В связи
с Родионом вспоминаю еще один эпизод, о котором не могу не рассказать. Правда,
он не по теме, но все же… В одно время отец держал в селе пять или шесть
баранов, и для них потребовалось одно очень дефицитное лекарство. Не находя его
в специализированных магазинах, я обратился к Родиону, профессору ветеринарного
факультета. Через некоторое время, сидя за дружеским столом, мы позвонили
Радику с просьбой присоединиться к нам. Радик спросил :
-Лео с
вами?
-Да.
-Пусть
дождется, я лекарство ему привезу.
Родион
действительно привез лекарство. Я посчитал ампулы, и их было на одну больше.
Повторяю: оно было дефицитным и, кроме того, далеко не дешевым. Мне стало
неловко:
-Радик,
- обратился я к нему - здесь же на ампулу больше. У отца не такое количество
баранов.
Родион встал, призвал всех к вниманию и изрек:
-Мой друг,
зная твою, ставшую легендарной скромность, уверен на все сто процентов, что
себя самого ты в это количество не включил.
В день
своего юбилея я, в присутствии Радика, рассказал при всеобщем внимании этот
эпизод, и он имел такой эффект, что и по сей день меня то и дело просят
пересказать. Родион младше меня, и я часто обращался к нему "Радик”. Обращаюсь
и сейчас:
-Радик,
на пороге Новый Год. Здоровья и счастья тебе, мой дорогой друг!
Выше я
пообещал рассказать о двух эпизодах, свидетельствующих об отношении Анзора к
друзьям и дружбе. Первый рассказал. Рассказываю второй.
После
месячного пребывания в больнице я примерно столько же находился на реабилитации
в санатории "Осетия”. Директор санатория Цебоев (имя и отчество, к
сожалению, не помню) и Анзор были родственниками. Не припомню, кто именно, но
один из них доводился другому племянником. И Анзор попросил его об особом
внимании ко мне. Я был помещен в отдельную палату, и как-то, находясь один,
ближе к полуночи, меня охватило такое отчаяние, что не смог сдержать слез. И в
таком состоянии меня застала лечащий врач. Утром следующего дня она рассказала
об этом Цебоеву. В полдень того же дня ко мне в палату заходят главврач, Анзор
и очень приятная девушка лет двадцати пяти. Девушка эта была психологом.
Не знаю как сейчас, но в далеком 1994 году в
кадрах санатория психолог не значился. И, как мне позднее признался Анзор, он
специально нанял неопытную, но зато очень красивую девушку, чтобы не угасла во
мне искра жизни. А она никогда и не угасала, а слезы прошлой ночью были всего -
навсего минутной слабостью, но сильно обеспокоили Анзора.
Когда
Анзор с главврачом ушли, психолог начала свой сеанс, из которого я помню только
"закройте глаза, расслабьтесь, отдыхают все части вашего тела".
Причем последнюю фразу она повторила раз десять и в конце попросила меня кивком
головы подтвердить ее установку. Но я чуть ли не с детства знаю, что перед
врачом, как перед священником во время отпущения грехов - только правду и
ничего кроме нее. Вот правду я и сказал:
-Одна
часть не отдыхает.
Врача
как ветром сдуло. На второй день заявляется Анзор:
-Тебе,
собачий хвост, требуется не психолог, а психиатр!
-Что
случилось, Анзор Кансаович?
-Психолог
заявила, что ни за какие деньги она не будет работать с тобой, что произошло
между вами?
Я
рассказал, как все было, и выразил недоумение по поводу того факта, что она
была обязана как врач-психолог узнать, что у меня болит, что отдыхает, а что
нет. Может это сердце, может почки и другие части. А она подумала черт знает о
чем.
-Я
расскажу Вам, Анзор Кансаович, один анекдот, который как нельзя подходит к
данной ситуации. - И рассказал: "Приходит отец домой и видит - стоит сын
первоклашка в углу и хнычет.
-Чи
хабар у?
-Я
пришел со школы и попросил маму назвать слово из трех букв. А она меня в угол
поставила.
-А что
ты имел в виду?
-Дом, а
она подумала о чем-то другом.
-А мать
где?
-Она к
соседке зашла и сказала, чтобы я до ее прихода стоял в углу.
-Вот иди
и передай матери, чтобы она больше думала о доме, нежели о чем-то другом.”
-И
действительно, Анзор Кансаович, какое множество красивых слов состоит из трех
букв даже в масштабе дома: сын, муж, мир в доме. В конце концов - БОГ. Подумай
о Боге, дурная головушка.
Анзор
сидел передо мной и внимательно слушал, потом наклонился ко мне и вкрадчиво,
елейным голосом:
-А ты
что имел в виду?
-Мозг!
Анзора
слегка подбросило:
-Я не
ослышался? Повтори, что сказал.
-Мозг!!!
- повторил я и усилил его двумя восклицательными знаками.
-Тебе
точно психиатр нужен, ты слишком высокого мнения о своем мозге и это
настораживает меня.
-Нет, не
слишком. А то, что мозг мой работает неустанно - Ваша вина.
-Я
причем?
-А при
том, что всегда, когда Вы варили уху, только мне клали в тарелку рыбьи головы и
всегда добавляли, что они особенно необходимы Леониду для укрепления его
мыслительного аппарата, коим, как известно, является мозг.
Анзор
расхохотался, несколько минут помолчали, затем собрался уходить и, прощаясь,
сказал:
-Напугал
ты меня. Что ты слезы льешь по ночам, не мужское это занятие. А сейчас я ухожу
спокойными за тебя. Твой психолог не объяснила причину своего отказа, сказала
только: "Никакой врач ему не нужен, он еще долго будет жить”. Но ты...
того... не хулигань и дай отдохнуть своему мозгу. А я обещаю, что впредь, когда
приготовлю уху, рыбьи головы в твою тарелку не класть, понял, Леооонид
Николаевич.
И я в очередной раз удивился тому, как можно
так округлять и без того круглую фонему.
Пора
заканчивать. Вот лежит передо мной книга Анзора "Публицистика" с
дарственной надписью:
"Леониду,
чтобы ты еще долго смотрел на мир своими большими и ясными глазами".
Анзора
уже нет, а я продолжаю смотреть на этот мир. Но он, казавшийся при нем таким
огромным, с его уходом стал для меня неизмеримо меньше.