Пойдем дальше, вернее, вернемся назад - к нашей "рыбалке”. Разложили все, чем были богаты - хлеб, сыр, рыбу, вино, рядом чистейшая холодная вода, а вокруг - умопомрачительная красота родной природы. Но самое главное, по крайней мере для меня, это то, что великий француз называл "роскошью человеческого общения”. Общение с Анзором, если только оно не касалось служебных или будничных вопросов, всегда доставляло огромное удовольствие. Мне незнакома этимология слова "разиня", но если только оно разумеет "разинув рот”, то я был самым, что ни есть разиней; таким, каковым всегда являлся, когда слушал  Васо Абаева, Шамиля Джигкаева, Алана Чочиева. Разиней был и остаюсь, когда слушаю Славу Гаглоева, Бужу, Ахсара и практически всех зармоновцев.

Каких бы проблем не коснулся Анзор, а их диапазон был чрезвычайно широк, их трактовка и анализ говорили о его безусловной компетентности и неординарном мышлении. Но особенно хорош был Анзор, затрагивая так называемые экзистенциальные вопросы, такие как назначение человека, цель и смысл его пребывания на земле, смерть и бессмертие, честь и бесчестье, идолы и идеалы, любовь и дружба и многое другое. И всегда это было интеллектуальным пиршеством, и я, как человек не привередливый в еде, глотал все и никак не мог утолить голод. А Анзор все разнообразил и разнообразил меню. Возможно, из меня собеседник не ахти, но благодарным слушателем был всегда.

 Слушая Анзора, всегда убеждался: все вопросы, которые он разворачивал, были прежде обернуты чистотой его души и мощью его интеллекта. И анзоровское видение указанных выше проблем не оставляло никаких сомнений в том, что он был и до конца жизни оставался романтиком и, более того, идеалистом. Вот и сейчас, обедая, мы вели неспешный разговор, который был прерван появлением ребятишек в сопровождении двух-трех взрослых, собиравших ежевику, которой в этих местах целые плантации, из-за которой даже из Владикавказа чуть ли не ежедневно ездят горожане. И не только за ежевикой. Здесь в неимоверным разнообразии представлены целебные травы и растения. Если кто-либо из читателей не видел мяту в человеческий рост, пусть приедет в урочище "Дидината" и подтвердит правоту моих слов.

Ребятишек мы угостили рыбой, они нас ежевикой. И после их ухода Анзор, под влиянием их прекрасных матерей, повел разговор о женщине. И не столько о женщине вообще, сколько о женщине-матери. Анзор боготворил свою мать. Практически всегда, когда он вспоминал ее, глаза его увлажнялись, а иногда он не мог сдержать слез. И всякий раз сокрушался, что из-за ее ранней смерти он не смог в полной мере исполнить свой сыновний долг. И через всю свою жизнь он пронес благоговейное отношение к женщине. И одно из ярчайших свидетельств тому его подвижническая деятельность по увековечиванию памяти легендарной Задалески Нана - святилище, которое со временем может и должно стать общеосетинским.

 Анзор был верным, требовательным и надежным другом. Я уже писал, что мое решение уехать на новую работу в Южную Осетию он считал ошибочным. И его предвидение оказалось верным. Вернувшись с юга, я некоторое время не работал, и Анзор каждый месяц приходил к нам домой и оставлял деньги. И попробуй отказаться. Разве можно забыть такое?

Приведу еще пару примеров его отношения к дружбе и, пожалуй, на этом закончу. В 1994 году я с инфарктом слег в больницу. В то время у меня не было занятий и мое трехдневное отсутствие, разумеется, не встревожило кафедру. А вдобавок я говорил Анзору, что собираюсь на пару дней уехать "с милого севера в сторону южную”. Но на третий или четвертый день мой друг и коллега по кафедре Таймураз Алборов посещал кого-то в больнице и узнал, что в первой кардиологии лежит некто Кочиев из его института. Он сразу же нашел меня и, уходя, спросил, что ему сказать Анзору Хачирову. Вопрос какой-то несуразный: скажи, что я нахожусь в больнице, ну можешь добавить от себя, что я посылаю ему предсмертной привет. Но на несуразный вопрос я возьми и брякни:

-Передай ему, чтобы старшего преподавателя дал мне посмертно.

-Я знаю, что Таймураз читает сайт "Аранзелд”, и он не позволит мне соврать, да и я самому себе не позволяю, разве что при необходимости. Кстати, именно Таймураз, которому нравились мои рассказы, настаивал и заставил меня взять в руки перо.

У читателя может возникнуть мысль, что я только о том и думал, чтобы повысить свой статус. Отнюдь нет. Могу поклясться и:

-Клянусь я первым днем создания,

-Клянусь его последним днем…

и далее по тексту.

На второй день, явившись утром на работу, Таймураз передал слово в слово мое "предсмертное" пожелание. Мог и не передавать, ведь было ясно, что я просто-напросто взболтнул. Но он, допуская возможность моей кончины, и, чтобы потом не мучиться угрызениями совести, передал дословно. И надо же так совпасть: в тот же день было заседание Ученого Совета, на котором Анзор выступил с пламенной речью и предупредил Совет о страшном грехе, если он не выполнит волю коллеги, которому, возможно, предстоит встреча с вечностью. В тот же день Анзор навестил меня и принес указ о присвоении старшего преподавателя.

-До сих пор хохот Ученого Совета звенит в моих ушах. Это надо было видеть, Леонид Николаевич.

Когда Анзор обращался ко мне по имени и отчеству, это говорило о его прекрасном настроении. При этом тянул гласную "о” в имени и так округлял ее, что я всегда поражался, как он умудряется так закруглить и без того круглую фонему.

-Вот и сейчас Анзор, прежде чем навестить меня, разговаривал с лечащим врачом и успокоенный тем, что ничего серьезного мне не грозит, был благодушном настроении, ярким маркером коего явилось его "Леооонид Николаевич" с ударением на "о”.

В больнице, а позднее в санатории, меня навещало много друзей и об одном визите не могу не рассказать. Заявляются светлой памяти Олег Легоев и Родион Гадзаонов. Родион Олегу:

-Доставай!

Олег начал вынимать продукты.

-Продукты оставь, без нас разберутся, достань тетрадь и ручку.

Потом обратился ко мне:

-Выкладывай!

-О чем ты, что выкладывать?

-Расскажи и оставь нам все: имена, пароли своих женщин, явочные квартиры и места встреч, одним словом, нам нужна полная информация.

-С какой стати?

-Все равно ты долго не протянешь, и мы считаем священным долгом взять шефство над ними, чтобы хоть в какой-то мере утешить и облегчить их горе с утратой любимого человека. Будем скорбить вместе, "махан дар ис чи на уыдта”.

Позднее Родион говорил мне, что этот метод разработан им и является разновидностью шоковой терапии. Оригинальный метод, ничего не скажешь, начисто игнорируемый официальной медициной. Но в моем случае блестяще проявил себя - я быстро пошел на поправку.

В связи с Родионом вспоминаю еще один эпизод, о котором не могу не рассказать. Правда, он не по теме, но все же… В одно время отец держал в селе пять или шесть баранов, и для них потребовалось одно очень дефицитное лекарство. Не находя его в специализированных магазинах, я обратился к Родиону, профессору ветеринарного факультета. Через некоторое время, сидя за дружеским столом, мы позвонили Радику с просьбой присоединиться к нам. Радик спросил :

-Лео с вами?

-Да.

-Пусть дождется, я лекарство ему привезу.

Родион действительно привез лекарство. Я посчитал ампулы, и их было на одну больше. Повторяю: оно было дефицитным и, кроме того, далеко не дешевым. Мне стало неловко:

-Радик, - обратился я к нему - здесь же на ампулу больше. У отца не такое количество баранов.

 Родион встал, призвал всех к вниманию и изрек:

-Мой друг, зная твою, ставшую легендарной скромность, уверен на все сто процентов, что себя самого ты в это количество не включил.

В день своего юбилея я, в присутствии Радика, рассказал при всеобщем внимании этот эпизод, и он имел такой эффект, что и по сей день меня то и дело просят пересказать. Родион младше меня, и я часто обращался к нему "Радик”. Обращаюсь и сейчас:

-Радик, на пороге Новый Год. Здоровья и счастья тебе, мой дорогой друг!

Выше я пообещал рассказать о двух эпизодах, свидетельствующих об отношении Анзора к друзьям и дружбе. Первый рассказал. Рассказываю второй.

После месячного пребывания в больнице я примерно столько же находился на реабилитации в санатории "Осетия”. Директор санатория Цебоев (имя и отчество, к сожалению, не помню) и Анзор были родственниками. Не припомню, кто именно, но один из них доводился другому племянником. И Анзор попросил его об особом внимании ко мне. Я был помещен в отдельную палату, и как-то, находясь один, ближе к полуночи, меня охватило такое отчаяние, что не смог сдержать слез. И в таком состоянии меня застала лечащий врач. Утром следующего дня она рассказала об этом Цебоеву. В полдень того же дня ко мне в палату заходят главврач, Анзор и очень приятная девушка лет двадцати пяти. Девушка эта была психологом.

 Не знаю как сейчас, но в далеком 1994 году в кадрах санатория психолог не значился. И, как мне позднее признался Анзор, он специально нанял неопытную, но зато очень красивую девушку, чтобы не угасла во мне искра жизни. А она никогда и не угасала, а слезы прошлой ночью были всего - навсего минутной слабостью, но сильно обеспокоили Анзора.

Когда Анзор с главврачом ушли, психолог начала свой сеанс, из которого я помню только "закройте глаза, расслабьтесь, отдыхают все части вашего тела". Причем последнюю фразу она повторила раз десять и в конце попросила меня кивком головы подтвердить ее установку. Но я чуть ли не с детства знаю, что перед врачом, как перед священником во время отпущения грехов - только правду и ничего кроме нее. Вот правду я и сказал:

-Одна часть не отдыхает.

Врача как ветром сдуло. На второй день заявляется Анзор:

-Тебе, собачий хвост, требуется не психолог, а психиатр!

-Что случилось, Анзор Кансаович?

-Психолог заявила, что ни за какие деньги она не будет работать с тобой, что произошло между вами?

Я рассказал, как все было, и выразил недоумение по поводу того факта, что она была обязана как врач-психолог узнать, что у меня болит, что отдыхает, а что нет. Может это сердце, может почки и другие части. А она подумала черт знает о чем.

-Я расскажу Вам, Анзор Кансаович, один анекдот, который как нельзя подходит к данной ситуации. - И рассказал: "Приходит отец домой и видит - стоит сын первоклашка в углу и хнычет.

-Чи хабар у?

-Я пришел со школы и попросил маму назвать слово из трех букв. А она меня в угол поставила.

-А что ты имел в виду?

-Дом, а она подумала о чем-то другом.

-А мать где?

-Она к соседке зашла и сказала, чтобы я до ее прихода стоял в углу.

-Вот иди и передай матери, чтобы она больше думала о доме, нежели о чем-то другом.”

-И действительно, Анзор Кансаович, какое множество красивых слов состоит из трех букв даже в масштабе дома: сын, муж, мир в доме. В конце концов - БОГ. Подумай о Боге, дурная головушка.

Анзор сидел передо мной и внимательно слушал, потом наклонился ко мне и вкрадчиво, елейным голосом:

-А ты что имел в виду?

-Мозг!

Анзора слегка подбросило:

-Я не ослышался? Повтори, что сказал.

-Мозг!!! - повторил я и усилил его двумя восклицательными знаками.

-Тебе точно психиатр нужен, ты слишком высокого мнения о своем мозге и это настораживает меня.

-Нет, не слишком. А то, что мозг мой работает неустанно - Ваша вина.

-Я причем?

-А при том, что всегда, когда Вы варили уху, только мне клали в тарелку рыбьи головы и всегда добавляли, что они особенно необходимы Леониду для укрепления его мыслительного аппарата, коим, как известно, является мозг.

Анзор расхохотался, несколько минут помолчали, затем собрался уходить и, прощаясь, сказал:

-Напугал ты меня. Что ты слезы льешь по ночам, не мужское это занятие. А сейчас я ухожу спокойными за тебя. Твой психолог не объяснила причину своего отказа, сказала только: "Никакой врач ему не нужен, он еще долго будет жить”. Но ты... того... не хулигань и дай отдохнуть своему мозгу. А я обещаю, что впредь, когда приготовлю уху, рыбьи головы в твою тарелку не класть, понял, Леооонид Николаевич.

 И я в очередной раз удивился тому, как можно так округлять и без того круглую фонему.

Пора заканчивать. Вот лежит передо мной книга Анзора "Публицистика" с дарственной надписью:

"Леониду, чтобы ты еще долго смотрел на мир своими большими и ясными глазами".

Анзора уже нет, а я продолжаю смотреть на этот мир. Но он, казавшийся при нем таким огромным, с его уходом стал для меня неизмеримо меньше.